Психолог Юлия Рыбочкина: С подростками мало кто любит работать
Последние два года, ввиду известных событий, стали психологически сложными. И не только для взрослых, но и для детей. С подростками во все времена родителям было непросто находить общий язык, а теперь зачастую еще сложнее. Как обстоит ситуация, что говорится «изнутри», — рассказала корреспонденту ИА «Великий Новгород.ру» психолог из Ульяновска с внушительным стажем Юлия Рыбочкина. Работает она с подростками и их родителями в местном социально-психологическом центре «Семья» уже 23 года. Однако обращаются к ней не только жители Ульяновска, но, благодаря онлайн-консультациям, и родители со всей России, да и других стран.
О нежелании детей учиться, нахождении в депрессивном состоянии, политических спорах с бабушками и дедушками и о многом другом читайте в нашем новом интервью.
ВН.ру: Юлия Викторовна, почему вы работаете именно с подростками?
Ю.Р.: Основной мой интерес — это всё, что связано с подростками. И еще вторая часть — это обсессивно-компульсивные расстройства (характеризуется наличием навязчивых мыслей и навязчивых действий — Прим. ред.). Это тоже сейчас модная тема, она тоже сфера моих интересов.
Чисто случайно, когда пришла учиться на психолога, это второе мое высшее образование, первое — филологическое, я поняла, что учеба — это здорово, но хотелось бы уже попробовать себя в деле. И пришла в приют, где живут дети, которым не совсем повезло с родителями, с родственниками. Их забирают из семей, они живут в ожидании, пока установится их социальный статус. Я пришла туда волонтером. Спасибо им, что они приняли меня в свои ряды и сразу дали мне старшую группу девчонок и мальчишек. А это подростки. И с того момента началась моя любовь и дружба с подростками, и до сих пор я не могу от них отойти. Честно говоря, много раз старалась перейти, например, на семейную психологию или на какие-то другие проблемы, но с подростками мало кто любит работать, мало у кого получается, и поэтому, в общем-то, не могу сейчас их оставить и передать в другие надежные руки.
ВН.ру: Вы работаете в социально-психологическом центре «Семья». Это же областное учреждение?
Ю.Р.: В каждом регионе обязательно есть такой центр, который занимается психологическим здоровьем населения. Нас курирует правительство области. У нас бесплатные консультации. Специалисты работают с детьми, начиная с 9-ти месяцев и заканчивая пожилыми по разным проблемам. У нас, если не ошибаюсь, 16 психологов. Есть еще филиалы по всей области. Я думаю, в Великом Новгороде тоже есть такой центр (был открыт в начале 2020-го года — Прим. ред.).
ВН.ру: Также вы частные консультации ведёте?
Ю.Р.: Да. Так как всё-таки у меня огромный опыт, у меня есть совместный проект с Академией семьи (онлай-школа семейных отношений — Прим. ред.), где у нас проходят прямые эфиры. Им нужен был эксперт по подросткам, и они вышли на меня. Я сейчас онлайн консультирую, веду родительский курс по воспитанию подростков. И скоро мы начнем очные тренинги: первый будет 4 июня в Санкт-Петербурге и 9 июня в Москве. То есть мы собираем небольшую группу родителей, и я веду родительский тренинг с элементами лекции. Плюс еще мы сейчас совместно с Академией семьи делаем подростковые онлайн-консультации и детско-родительские онлайн-группы.
ВН.ру: По сути, к вам обращаются со всей России?
Ю.Р.: Со всего мира. С гордостью скажу, что я дружу с Казахстаном. И там тоже скоро у меня будет выездная сессия. Консультирую родителей также из Германии, Финляндии, Тасмании, Англии, США и Прибалтики. Есть по 1-2 клиента и в других странах, но эти основные.
ВН.ру: А проблемы, получается, у родителей с подростками одни и те же независимо от страны?
Ю.Р.: Конечно. Из других стран обращаются, потому что все-таки с психологом лучше разговаривать на родном языке, поэтому они ищут русскоязычного психолога. А так как подростковых психологов реально очень-очень мало, а проблем с нынешними подростками много, то и находят меня. Подростковый возраст был всегда сложен, но сейчас он, наверное, раз в 20 сложнее в связи с пандемией и с новыми нашими нынешними реалиями. Отношения с подростками «летят» в никуда, здоровье психологическое и психическое «летит», и родители очень этим озабочены.
Я вам больше скажу: подростки тоже сами собой озабочены, потому что им безумно сложно с собой. Очень часто ко мне обращаются сами подростки. Но там есть нюанс. В мессенджерах меня находит колоссальное количество подростков, которые пишут про свои проблемы, переживания, непонимание сверстниками, буллинг, троллинг, про отношения с родителями, но я не имею права подходить к ребенку на пушечный выстрел без разрешения родителей до 16 лет. И я им поясняю эти юридические моменты. Говорю: «Если тебе не сложно, поговори, пожалуйста, с родителями. Может, они найдут 15-20 минут для встречи со мной. Чтобы я онлайн с ними увиделась. И они мне сказали: «Да, мы разрешаем работать, мы готовы за это платить». Ну, потому что это не бесплатная история. Кто-то идет на это, кто-то встречается со мной и соглашается. Некоторые категорически против. Плюс еще родители бывают разного социального статуса. Я сейчас не про денежные вопросы говорю, а про какое-то асоциальное поведение, и ребенок вынужден жить в такой семье. Был случай, когда родители не шли мне навстречу, а мне надо было, чтобы с девочкой кто-то работал. Я попросила девочку связаться со мной своего школьного психолога. Спасибо психологу — она это сделала. Мы вопрос обсудили, и она сейчас с девочкой работает. Потому что школьный психолог имеет право работать, когда ребенок находится в школе.
ВН.ру: Вы сказали, что в последнее время ситуация с подростками усугубилась. Что именно вы имеет в виду?
Ю.Р.: Во-первых, до пандемии очень малое количество детей жили с мыслью, что в школу можно не ходить. Они были, безусловно, такие детки, которые прогуливали школу. В общем, были сложные взаимоотношения со школой, но не было такого количества детей, которые вдруг поняли «А что так можно было?». И стали школу «игнорить». У меня огромное количество деток, которые просто не ходят в школу, потому что им страшно, потому что нарушился навык выхода из дома. Что нужно приходить в другой коллектив, где сидит 35 человек, и там нужно взаимодействовать. Многие же дети во время «дистанционки» включали ноутбук, выключали камеру, выключали звук и ложились спать. А учеба и общение — это тоже навык, который может как формироваться, так и утрачиваться. И если ребенок был изначально достаточно раним, впечатлителен, чувствителен к критике других людей, остро реагировал на чужие слова и взгляды, ему и раньше было не очень уютно в собственном классе, но до пандемии он был на «подводной лодке» — он знал, что «я ненавижу эту школу, мне трудно туда ходить, но у меня нет другого выбора». У него не было вариативности, он был обязан туда ходить. А с началом пандемии он понял, что можно и по-другому, что, оказывается, в школу можно и не ходить. И этот навык очень быстро утрачивался.
Вообще, пандемия — это была травма для всего мира. Наша обыкновенная рутинная бытовая жизнь рухнула. А когда это происходит, это всегда травма. Сейчас только сломанный утюг не говорит, как жить в травме и преодолевать чувство страха, не хочется сейчас хайп на этом ловить. Не хочется про это говорить, потому что чем больше про это говорим, тем больше люди уходят в панику. Но мы всем миром «влетели» в травму. Есть 5 этапов прохождения травм: первый очень короткий — это шок («какой коронавирус?!»), дальше — отрицание («какие маски?!»), потом начинается торг («нет, это не со мной, нет это не так») и агрессия («те виноваты, эти виноваты»), потом начинается депрессия — это самый длительный период прохождение травмы и дальше начинается принятие. Смотрите, мы на самом деле все были долгое время в депрессии и наши подростки тоже. Но если мы с вами взрослые люди, и у нас есть выработанные механизмы справляться с разными ситуациями, неприятностями — потерей работы, урезанием зарплаты и т. д. Мы погорюем-погорюем, вздохнем, ну, ладно жизнь продолжается. А подростки этим не обладают. Очень многие из них «попадали» в тревожное состояние и в депрессию. И сейчас буквально через одного подростка мы встречаем такие диагнозы, которые поставлены психиатрами, например, депрессивно-тревожные расстройства или депрессивный эпизод, или депрессивные расстройства, или тревожно-фобическое расстройство, или обсессивно-компульсивное расстройство. То есть подростки поняли, что мир не так уж однозначен и прост, может всё измениться за одну секунду, и им стало страшно. А ещё они поняли, что взрослые не очень-то и справляются с этим миром, уж не такие они и всесильные. И опираться-то на них не так уж и можно.
ВН.ру: А в связи с последними событиями на Украине это всё ещё больше усугубилось?
Ю.Р.: Конечно. Представляете, мы не вылезли еще из одной ситуации, как мы попали уже в другую — более трагическую. Если раньше мы кричали и ссорились дома по поводу — нужно или нет вакцинироваться и носить маски, то, в общем, вопрос этот остался, хотя снимают какие-то ограничения и убирают QR-коды и т.д., но вопрос все равно остался, и в Китае сейчас вводят локдаун, но прибавилось еще и это — кто прав, кто виноват и т.д. У нас же семьи из-за политических разногласий рушатся. Мы смотрим новости по телевизору и не понимаем, куда бежать и что делать, где правда, а где неправда. И подростки тоже в этом живут. Им тоже еще более страшно. Сейчас многие дети задают вопрос: «Вы говорите про учебу, а на фига?». Вопрос-то закономерный. Попробуйте ему сейчас ответить на вопрос «а на фига?». Если ребенок, грубо говоря, собирался учиться в Англии, я сейчас примерно говорю, и куда он сейчас уедет? Закрываются границы, закрываются некоторые предприятия, в стране становится меньше возможностей, и подросток говорит: «И что — куда я пойду работать и зачем буду учиться? Назовите мне 3 весомых аргумента». И здесь мы проседаем. Плюс они видят своих родителей в тревоге. Ведь не у всех родителей хватает интеллекта, внутренней стрессоустойчивости, понимания того, что нужно свои тревоги, страх пробовать как-то не транслировать ребенку или транслировать, но очень деликатно и тактично. Ведь мы зачастую приходим домой и говорим: «Какие тебе новые кроссовки?! Скоро жрать вон будет нечего! Смотри, нет муки, нет сахара, а ты ко мне с новыми кроссовками!». Понимаете? А ему страшно. И он «падает» в тревогу. И вот они суицидальные тенденции, мысли, бесконечная тревога, панические атаки, депрессивное состояние. Я вам честно могу сказать: мне можно с работы просто не уходить. Что, наверное, я и делаю, потому что заключительная моя консультация заканчивается в 22.00. Я понимаю, что родители в шоке, дети в тревоге себя уничтожают, поэтому мы с моей помощницей из Академии семьи решили выходить на эти лекции, тренинги, онлайн-группы и т.д,, потому что нужно сейчас работать с этой категорией ребят. У нас остро реагируют на тревожные события самая незащищенная категория — это пенсионеры, подростки и больные люди.
ВН.ру: А политические баталии возникают между родителями и подростками по поводу спецоперации?
Ю.Р.: Знаете, ещё какие! Грубо говоря, родители поддерживают, например, одну сторону, дети — другую. Но родители же не все обладают таким терпением или какими-то психологическими навыками ведения дискуссии, порой «выхватывают и шашки, и сабли из ножен и рубят бошки» — в кавычках, конечно. Да, ругаются, ссорятся. Особенно даже не дети и родители, а дети с бабушками и дедушками. Потому что зачастую бабушки, дедушки из Советского Союза, поддерживающие государственную позицию, а подростки у нас сейчас оппозиционеры все, куда не плюнь. И там, конечно, дебаты случаются ого-го какие.
Продолжение следует. Серия интервью с психологом Юлией Рыбочкиной будет выходить на нашем сайте и дальше.
